Неточные совпадения
Кругом,
теряясь в золотом тумане утра, теснились вершины
гор, как бесчисленное стадо, и Эльбрус на юге вставал белою громадой, замыкая цепь льдистых вершин, между которых уж бродили волокнистые облака, набежавшие с востока.
Мы вошли на
гору, окинули взглядом все пространство и молчали,
теряясь в красоте и разнообразии видов.
Обошедши все дорожки, осмотрев каждый кустик и цветок, мы вышли опять
в аллею и потом
в улицу, которая вела
в поле и
в сады. Мы пошли по тропинке и
потерялись в садах, ничем не огороженных, и рощах. Дорога поднималась заметно
в гору. Наконец забрались
в чащу одного сада и дошли до какой-то виллы. Мы вошли на террасу и, усталые, сели на каменные лавки. Из дома вышла мулатка, объявила, что господ ее нет дома, и по просьбе нашей принесла нам воды.
От Олона до Табандо около 40 км. Здесь река прижимается к правому краю долины, а слева тянется огромное болото.
Горы отходят далеко
в сторону и
теряются в туманной дали на юго-западе.
С Крестовой
горы можно было хорошо рассмотреть все окрестности.
В одну сторону шла широкая долина Вай-Фудзина. Вследствие того что около реки Сандагоу она делает излом, конца ее не видно. Сихотэ-Алинь заслоняли теперь другие
горы. К северо-западу протянулась река Арзамасовка. Она загибала на север и
терялась где-то
в горах. Продолжением бухты Тихой пристани является живописная долина реки Ольги, текущей параллельно берегу моря.
К полудню мы поднялись на лесистый горный хребет, который тянется здесь
в направлении от северо-северо-востока на юго-юго-запад и
в среднем имеет высоту около 0,5 км. Сквозь деревья можно было видеть другой такой же перевал, а за ним еще какие-то
горы. Сверху гребень хребта казался краем громадной чаши, а долина — глубокой ямой, дно которой
терялось в тумане.
На восток шла долина Имана: она
терялась где-то
в горах.
Горами поднимаются заморские фрукты; как груда ядер, высится пирамида кокосовых орехов, с голову ребенка каждый; необъятными, пудовыми кистями висят тропические бананы; перламутром отливают разноцветные обитатели морского царства — жители неведомых океанских глубин, а над всем этим блещут электрические звезды на батареях винных бутылок, сверкают и переливаются
в глубоких зеркалах, вершины которых
теряются в туманной высоте.
Не принимая, по-видимому, никакого участия
в разговоре, он смотрел пристально вдоль ростовской дороги, которая, огибая Терентьевскую
гору,
терялась вдали между полей, густых рощей и рассыпанных
в живописном беспорядке селений.
Как это водится на всех пикниках,
теряясь в массе салфеток, свертков, ненужных, ползающих от ветра сальных бумаг, не знали, где чей стакан и где чей хлеб, проливали вино на ковер и себе на колени, рассыпали соль, и кругом было темно, и костер
горел уже не так ярко, и каждому было лень встать и подложить хворосту.
И снова начал рассказывать о несправедливой жизни, — снова сгрудился базарный народ большой толпой, полицейский
теряется в ней, затирают его. Вспоминаю Костю и заводских ребят, чувствую гордость
в себе и великую радость — снова я силён и как во сне… Свистит полицейский, мелькают разные лица,
горит множество глаз, качаются люди жаркой волной, подталкивают меня, и лёгок я среди них. Кто-то за плечо схватил, шепчет мне
в ухо...
Наши купцы тоже здесь переночевали и утром при восхождении на
гору «
растерялись», то есть потеряли своего исцеленного родственника Фотея. Говорили, будто с вечера они «добре его угостили из фляги», а утром не разбудили и съехали, но нашлись другие добрые люди, которые поправили эту растерянность и, прихватив Фотея с собою, привезли его
в Орел.
Обширная камера под низко нависшим потолком… Свет проникает днем сквозь небольшие люки, которые выделяются на темном фоне, точно два ряда светлых пуговиц, все меньше и меньше,
теряясь на закругленных боках пароходного корпуса.
В середине трюма оставлен проход вроде коридора; чугунные столбы и железная решетка отделяют этот коридор от помещения с нарами для арестантов.
В проходе, опершись на ружья, стоят конвойные часовые. По вечерам тут же печально вытянутою линией тускло
горят фонари.
И пусть они блестят до той поры,
Как ангелов вечерние лампады.
Придет конец воздушной их игры,
Печальная разгадка сей шарады…
Любил я с колокольни иль с
горы,
Когда земля молчит и небо чисто,
Теряться взором
в их цепи огнистой, —
И мнится, что меж ними и землей
Есть путь, давно измеренный душой, —
И мнится, будто на главу поэта
Стремятся вместе все лучи их света.
Я злился на себя
в эту минуту почти до отчаяния, проклинал себя за неловкость и ненаходчивость и все-таки не знал, как ловче отстать от нее, не выказав, что заметил ее
горе, но шел рядом с нею,
в грустном изумлении, даже
в испуге, совсем
растерявшись и решительно не находя ни одного слова для поддержки оскудевшего нашего разговора.
— Гляди, вон там, под
горой, Островский идет, — сказал мне ямщик, указывая вдаль. Вглядевшись пристально
в пеструю полоску другого берега, я действительно увидел на воде тихо двигавшуюся лодочку, а по камням, часто
теряясь между ними, двигалась, как муравей, черная точка. Это Островский тащил лодку лямкой.
В голове серевшей колонны колыхался частокол казацких пик, а глубоко растянувшийся хвост ее
терялся за
горою.
Он был зол и печален: нужда со всех сторон, а помощи ниоткуда и, как обыкновенно бывает с не особенно сильными людьми
в подобном положении, сам он
терялся и решительно не мог придумать, чем бы и как пособить своему
горю.
«Что за странность? —
терялась я
в догадках, — еще недавно он так зло подшутил надо мной на балу,
в Гори, а теперь вдруг эти уверения
в дружбе и уважении, эти слезы на глазах, этот дрожащий голос? Что это значит?»
По ассоциации я вспомнил вал Чакири Мудун, который начинается где-то около Даубихе
в Уссурийском крае и на многие десятки километров тянется сквозь тайгу с востока на запад. Вот он поднимается на
гору, дальше контуры его становятся расплывчатыми, неясными, и, наконец, он совсем
теряется в туманной мгле…
Может быть, что ее испугала свеча, которая
горела тихо и вдруг вспыхнула: на нее метнулась ночная бабочка и, опалив крылышки, прилипла к стеарину и затрепетала. Лариса осторожно сняла насекомое со свечи и
в особенном соболезновании вытерла его крылышки и хотела уже встать, чтобы выпустить бабочку
в сад, как взглянула
в окно и совсем
потерялась.
Всё это было похоже на вдохновение уж и потому, что продолжалось недолго. Васильев скоро устал. Лондонские, гамбургские, варшавские своею массою давили его, как
горы давят землю; он робел перед этой массой,
терялся; вспоминал он, что у него нет дара слова, что он труслив и малодушен, что равнодушные люди едва ли захотят слушать и понимать его, студента-юриста третьего курса, человека робкого и ничтожного, что истинное апостольство заключается не
в одной только проповеди, но и
в делах…